К.И.Насибуллов

Казанский государственный университет, г.Казань

ТОЛКОВАНИЕ СУИЦИДА


Суицидальное поведение является феноменом, причины которого следует толковать. Толкования психиатрии, социологии, психологии, этики, других наук не исключают друг друга. Различие толкований корениться в различии целей наук и их возможностей исправления причин данного явления в обществе, т.к. по сути, единственное исходное тождество точек зрения этих наук по поводу суицида находится в осознании неадекватности (синоним: абсурдности, неправильности, аморальности, болезненности и проч.) такого поступка человека. На самом деле, прикладную психологию, которая стремиться помочь суициденту, вовсе не интересуют все суициденты. Действительно, бесплодное занятие переубеждать того японца, желающего разрезать себе живот из-за нанесенного ему смертельного морального оскорбления, в то время как этот поступок является обычаем его нации, если после отказа от суицида японец станет переживать бесконечные угрызения совести. Пример, конечно, несколько умозрительный и анекдотический, но он указывает на свойственную нам характерную черту, - каждый из нас способен помыслить ситуацию, в которой суицид, на его взгляд, будет не только полностью оправдан, но необходим и закономерен. Вспомним известный, знакомый с детства подвиг А.Матросова. Многие ли даже сейчас осмелятся осудить его, либо посчитают его поступок следствием внутреннего психологического конфликта или предложат какое-нибудь другое "психологически понятное" определение его причин. Тем более немыслимо представить воображению излишне ответственного и щепетильного суицидолога, который возьмется убедить народного героя не совершать подвиг во имя спасения жизни товарищей и победы в страшной войне. Подчеркиваю, что данные рассуждения умозрительны, не касаются природы суицидального поведения, а описывают привычные тенденции нашего мышления. Суицид, каким бы ужасным поступком он ни казался, глубоко затрагивает чувства психолога, как и любого гуманного человека, в том случае, когда этот поступок является манифестацией внутренней трагедии человека. Ужас самоубийства беспощадно взывает к нашему состраданию тогда, когда подчеркивает собой наивысшую степень страданий этого человека, показывает невыносимость и безысходность его жизненной ситуации. Суицид ужасающ не сам по себе, а как знак и следствие жизненной трагедии, заставляющей человека отвергнуть самое ценное, что у него есть, - жизнь. Мы можем так или иначе оценивать суицид арабского террориста, совершающего подрыв ради идей, в которые он верит, оправдывая или осуждая его. Но можем ли мы ему сострадать, если он гибнет с улыбкой, и нужно ли ему это наше сострадание? Нет, потому что он знает что-то более ценное, чем человеческая жизнь. Такое самоубийство пугает нас, но вряд ли мы знаем, как использовать наше сострадание для помощи ему, а наш опыт наших войн, революций, чудовищных репрессий говорит нам с интуитивно постигаемой очевидностью - не убий; ни одна идея не стоит единой слезы ребенка, пролитой из-за нее; насилие порождает насилие.

Следовательно, суицид как явление следует толковать. Почему это так важно? Общаясь с суицидентом, психолог находится в предельно открытой позиции, его чувства обнажены. Так, общаясь, например, с тяжело больным человеком, психолог осознает более или менее однозначно характер нарушений, и признание этих нарушений служит "точкой опоры" его сострадания к пациенту. Намерение же уйти из жизни является моральным выбором человека, оно может толковаться как с медицинских, так и с этических позиций. Психолог здесь не может ни в коей мере удовлетвориться врачебной трактовкой суицидального поведения как скорее болезненного, и таким образом частично снять с себя ответственность за судьбу этого человека, так как ведет с ним общение в контексте значимых смысложизненных вопросов, которые и предвещают дальнейший выбор смерти либо жизни. Основой личностной оценки жизни суицидента является, по-видимому, переживание уникальности этого человека. Чувство, обостренное сознанием, что вот этот человек может исчезнуть навсегда, и что возможности нового общения может уже и не быть; а также ответственностью, так как психолог, несмотря на свои профессиональные навыки и старание, может оказаться неспособным помочь. Сострадание к суициденту возникает из-за идентификации с ним, "примеривания" на себя и свою жизнь трудностей его жизненной ситуации. Именно сострадание, на наш взгляд, лежит в основе личностного отношения профессионального психолога к суициденту, и является ведущим мотивом, организующим его деятельность.

Сострадание есть результат эмоциональной оценки личности, которая, ввиду имеющихся у нее проблем, не способна реализовать основные ценности в собственной жизни, и на основании этого принимает решение уйти из жизни. Сострадание к такому человеку, протекающее спонтанно, может выливаться в две формы выражения. Возможно, основным чувством психолога станет возмущение по отношению к такому желанию человека, и он будет стремиться переубедить его, указывая на доступные, "более" значительные ценности. С другой стороны, психолог может проникнуться проблемой человека, сочувствовать ему, по сути, оправдывая смертельное намерение. И в том, и в другом случае имеет место перенос ценностных ориентаций психолога в контекст жизни суицидента. Если основные ценности совпадают, естественно возникает сочувствие и оправдание, в обратном случае - возмущение и непонимание. Сострадание в обеих этих формах малопродуктивно и во многом эгоцентрично.

Как можно видеть, сострадание в своих неосознаваемых и спонтанных формах иногда может очень мало помочь суициденту. Но совершенно ясно, что сострадание является самой искренней, самой глубокой и истинной реакцией одного человека на внутренние проблемы другого. Энергия, заложенная в этом чувстве человека, желающего помочь, огромна, поэтому жаль, когда такая сила растрачивается понапрасну. Основная задача, стоящая перед самосознанием профессионального психолога, состоит в том, чтобы направить эту энергию в русло адекватной помощи страдающему человеку. А также в том, чтобы не позволить собственному чувству сострадания навязать другому человеку чуждые ему личностные смыслы, а помочь найти в жизни свой уникальный смысл и радость. Как же это можно сделать, с чего следует начинать? В действительности, сострадающий настолько же беззащитен перед своей ответственностью за суицидента и перед собственным состраданием ему, насколько беззащитен самоубийца перед тяжестью страданий и очевидностью невозможности существования в этом мире. Вместе с тем, намерение суицидента - это такой вызов самосознанию и совести психолога, который невозможно отклонить и от которого нельзя уйти. Но это чувство беззащитности чрезвычайно ценно, так как морально уравнивает психолога и суицидента, несмотря на возможно резкую разницу в жизненных ситуациях. Это чувство единит их, является лучшим местом для начала психотерапевтических отношений психолога и суицидента, где сострадание первого находит основу и уверенность, а страдание второго - сочувственное понимание.

В заключение следует сказать, что мы всегда религиозны, когда толкуем самоубийство, хотим мы того или нет. Мы можем сочувствовать суициденту, его страданиям и жизненным потерям, но мы не можем оправдать потерю им надежды на способность к обретению счастья, несмотря на трудности, мы не можем сочувствовать его вере в то, что какая либо жизненная неудача может заставить человека отказаться от жизни. Наша вера в ценность жизни, ее святость образует нашу перспективу на самоубийство, и именно эта вера делает наше сострадание истинно человеческим чувством, и не дает ему превратиться в унижающее достоинство чувство жалости.